Таково пожелание землякам Николая Ивановича Шакуры — доктора физико-математических наук, профессора, заведующего отделом релятивистской астрофизики Государственного астрономического института при МГУ имени М. В. Ломоносова
Ученик академика Зельдовича
— Николай Иванович, в Минске в эти дни проходит 3-я Международная конференция, посвященная памяти нашего земляка академика Якова Борисовича Зельдовича. Вы традиционно принимаете в ней участие. У вас много своих учеников, но вы не забыли о том, кому обязаны изначально?
— Да, я ученик академика Зельдовича. И с благодарностью помню об этом. Именно под его руководством в 1972 году защитил кандидатскую диссертацию на тему «Физические процессы в окрестностях нейтронных и застывших звезд». А в 1988-м, уже после его смерти, защитил докторскую диссертацию «Теория дисковой аккреции и ее некоторые астрофизические дополнения».
— Мне довелось готовить о вас статью для энциклопедии «Знаменитые белорусы в России». Знаю, что у вас более 150 научных публикаций, вы член Международного астрономического союза и Европейского астрономического общества. Вы стали лауреатом премии имени М. В. Ломоносова. Комиссия Международного астрономического Союза присвоила имя Шакура малой планете № 14 322 в Солнечной системе.
— Действительно, вы перечислили даже то, о чем я иногда забываю. Но главное — все-таки сама работа.
— А с чего все начиналось? Ваш отец Иван Матвеевич — фронтовик, бывший танкист, ходивший на протезах так, что даже знающие о его инвалидности забывали об этом, — рассказывал мне, как вместе с ним вы запускали воздушных змеев, выписывали редкие тогда для сельчан научно-популярные брошюры…
— Да, все так. Начальная школа в деревне Даниловка Светлогорского района. Затем семилетняя, в 5 км от нее, в Ковчицах. И наконец Паричская средняя в 12 км. До сих пор ощущаю влияние всех учителей-наставников. После выпускных экзаменов по каким-то делам я поехал в Бобруйск, зашел в книжный магазин и увидел там издание «Высшая математика для начинающих», автором которого был Я. Б. Зельдович. Тогда мне это имя ни о чем не говорило.
— Так сошлись в вашей судьбе два учителя — Альфред Викторович Барановский, учитель математики Паричской горпоселковой школы, и Яков Борисович Зельдович?
— В том, как надо учить других, они были схожи: знали гораздо больше, чем говорили. Но вернемся к разговору о Зельдовиче. Большую часть времени мы проводили в его номерном отделе в институте прикладной математики, которым тогда руководил академик Мстислав Всеволодович Келдыш. Сейчас это институт его имени. Отложились в памяти подоконники в комнатах отдела, сплошь заставленные бутылками минералки с соответствующими надписями на этикетках — кто кому и за что проспорил. Эти споры сближали молодежь с Яковом Борисовичем: у молодых исчезало чувство страха сказать что-то не то. Вместе с тем в общении с ним существовала некая незримая черта, переступать которую было нельзя, — притяжение превращалось в отторжение.
— И все-таки о профессии. Что еще повлияло на ваш выбор?
— Астрономическое отделение я выбрал, уже находясь в кабинете приемной комиссии МГУ. Прошло всего два с небольшим года после полета Юрия Гагарина. Время само подсказало выбор. Но решающую роль сыграла книга с названием «Этюды о Вcеленной», написанная профессором МГУ Б. А. Воронцовым-Вельяминовым, которая тоже какими-то путями оказалась в белорусской глубинке. Я ее буквально проглотил, помогая пастуху деревенского стада коров. Будучи студентом МГУ, слушал лекции Бориса Александровича и, естественно, сдавал ему экзамен. В школе мы учили астрономию по его стандартному учебнику для средней школы. Тогда мне даже в голову не приходило, что пройдет всего 2-3 года и он мне будет преподавать курс высшей астрономии.
— А чем запомнилась вам первая встреча с академиком Зельдовичем?
— Первые годы обучения в МГУ прошли без встреч с ним. Более того, я забыл о той купленной в Бобруйске книге: в число стандартных университетских учебников она не входила. А встреча с Яковом Борисовичем состоялась, когда я был студентом 3-го курса. Деканат физического факультета организовал встречу студентов с редколлегией журнала «Успехи физических наук». Академик Зельдович сидел за столом, молча положив подбородок на скрещенные руки. Он был, как говорят, весь в себе, что-то нетривиальное таилось в нем. Позже, когда я уже работал с ним, узнал, что он никогда не был студентом дневного отделения какого-либо вуза. После окончания десятилетки в 1930 году в Ленинграде поступил на работу лаборантом сначала в Институт механической обработки полезных ископаемых, несколько месяцев спустя — в Институт химической физики. В возрасте 20 (!) лет Зельдович был принят в аспирантуру ИХФ к академику Николаю Семенову и в ускоренном режиме прошел все ступени ученой лестницы.
— 17 лет занимался, как принято говорить, оборонной тематикой, за что стал трижды Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской премии и четырех Государственных премий.
— Могу добавить: он был членом многих иностранных академий и научных обществ, первым президентом комиссии «Космология» Международного астрономического союза. Всего не перечислить. Мне посчастливилось принимать участие и в предыдущих научных конференциях, посвященных Якову Борисовичу, которые проходили в Минске. И даже выступать на них с докладом.
— Приобщение к научному творчеству — с чего оно начиналось для вас?
— Мой первый личный контакт с академиком Зельдовичем состоялся на 4-м курсе, когда он начал читать нам лекции. Осенью
1966-го мы, студенты астрономического отделения физического факультета МГУ, обнаружили в расписании новый спецкурс «Строение и эволюция звезд», который должен был читать Яков Борисович. Лекции читали по пятницам, а по четвергам под его руководством в институте имени Штернберга проводили Объединенный астрофизический семинар (ОАС). Студенты забегали туда по мере возможности, так как в расписании учебных занятий семинар не значился. После первой лекции Яков Борисович попросил желающих получить у него тему для курсовой работы задержаться. Несколько студентов, в том числе и я, остались в аудитории. Когда очередь дошла до меня, он спросил, был ли я вчера на заседании ОАС. Я ответил утвердительно. На следующий вопрос, прослушал ли я доклад о (таинственных тогда) источниках космического рентгеновского излучения, ответ тоже был утвердительный. Тогда он сказал: «Попытайтесь рассчитать структуру и спектр излучения мощной ударной волны, которая возникает в результате падения газа на нейтронную звезду вблизи ее поверхности».
Эта загадочная аккреция
— Так определилось основное направление ваших научных устремлений?
— Все было неожиданно и для меня самого. Спустя несколько недель после начала занятий ко мне подошла ученый секретарь кафедры астрофизики, научный сотрудник ГАИШ Валентина Алдусева, чтобы уточнить тему моей курсовой работы. «Коля, перед вами академик Зельдович поставил задачу аккреции газа на нейтронную звезду», — сказала она. Именно в этот момент я впервые услышал это загадочно прозвучавшее слово «аккреция» и был до крайности удивлен. Ведь академик просил меня рассчитать структуру ударной волны и на первых порах не употреблял в своих беседах со мной этот термин. В стандартных астрономических курсах тех времен изучение процессов аккреции вообще отсутствовало. Летом 1966 года под руководством Валентины Яковлевны я вместе с другими студентами, будущими астрономами, проходил астрономическую практику в обсерватории ГАИШ в горах Тянь-Шаня, под Алма-Атой. Именно астрономическая практика несколько сближает студентов и научный персонал. Видя мое замешательство, Валентина Яковлевна предложила воспользоваться хранилищем научной библиотеки ГАИШ. Порывшись в библиотеке, выяснил, что слово «аккреция» имеет латинское происхождение и означает «приращение, прибавление чего-либо».
Интуиция не подвела Якова Борисовича при постановке мне задачи аккреции газа на нейтронную звезду. Часть космических источников мощного рентгеновского излучения, открытых в начале 60-х годов прошлого века в результате заатмосферных запусков ракет, оснащенных приборами, которые регистрируют рентгеновские фотоны, оказались аккрецирующими нейтронными звездами.
— Это было время открытия радиопульсаров.
— Да, именно за это английский радиоастроном Энтони Хьюиш был удостоен Нобелевской премии. Одновременно Нобелевский комитет присудил премию и британцу Мартину Райлу за создание метода аппертурного синтеза. Свойства открываемых радиопульсаров оказались столь необычными и интригующими, что на некоторое время интерес к космическим рентгеновским источникам несколько ослабел. Однако я продолжал работать над задачами аккреции газа на нейтронные звезды. Аккрецирующие нейтронные звезды должны проявлять себя совсем иначе.
В 1969-м в «Астрономическом журнале» появилась моя совместная с Зельдовичем публикация о структуре и рентгеновском излучении ударной волны, возникающей вблизи поверхности такой звезды, «Двойные звездные системы, черные дыры, пульсары…». Все это для нас, не приобщенных, звучит более чем загадочно.
Представим себе двойную звездную систему, состоящую из черной дыры и обычной звезды, которая теряет вещество со своей поверхности. Черная дыра — космический объект, принципиально отличающийся от всего остального в этом мире. У черной дыры нет поверхности как таковой. У нее есть горизонт событий, на котором вторая космическая скорость в точности равна скорости света. Не стану утомлять читателей подробным объяснением. Скажу только, что теоретический расчет структуры ударной волны стал темой моей дипломной работы, а теория дисковой аккреции — темой кандидатской диссертации.
Моя статья с изложением теории аккреционных дисков была послана в «Астрономический журнал» в июне 1971-го и опубликована в следующем году. Значительная часть расчетов структуры и излучения аккреционных дисков вокруг черных дыр была выполнена совместно с Рашидом Сюняевым и опубликована в научном европейском журнале Astronomy & Astrophysics. Статья не потеряла интереса у научной общественности всего мира и сейчас. Открытие аккрецирующих черных дыр и нейтронных звезд в двойных звездных системах было сделано в начале 1970-х. Благодаря излучению аккреционных дисков позже были открыты сверхмассивные (с массой порядка десятков, сотен миллионов солнечных масс) черные дыры в ядрах активных галактик и квазарах.
Отношение к науке? Все еще любопытное!
— После таких поистине космических ощущений как воспринималось возвращение в детство, юность, родную деревню?
— Во время летних каникул я возвращался домой, и отец спрашивал меня о занятиях. Когда услышал слово «аккреция», несколько поморщился: странно звучащее и незнакомое слово. Вот ядерная физика, космос — это совсем другое дело. Часть пенсии отца, которую он присылал мне как в студенческие годы, так и в годы учебы в аспирантуре, позволяла вместе со стипендией жить более-менее нормально. Да, я не разгружал вагоны на московских вокзалах, не ездил летом вместе со студенческими отрядами на заработки. Но как будто и сейчас чувствую немые вопросы односельчан к отцу, когда он раз в месяц приезжал на почту в деревню Ковчицы с очередным траншем части своей военной пенсии мне в Москву: «Иван, ну сколько же можно учить? 10 лет в школе и почти 10 лет (студенчество плюс аспирантура) в Москве? Когда же отдача будет?»
— Были, наверно, у вас не только университетские встречи с Зельдовичем?
— Женился я довольно рано, и первый сын появился на свет, когда я был еще студентом. Зельдович часто приглашал меня (как и других) к себе домой. Как-то спросил: «Коля, у вас что-то родилось?» Я ответил: «Да, Яков Борисович, у меня родилась сейчас одна идея!» — «Да не об этом я спрашиваю. Говорят, у вас родился сын!» Я никак не ожидал, что мой научный руководитель знает об этом. Позже, уже в аспирантуре, он всегда находил для меня лаборантские полставки.
— Вот уже более 50 лет вы в Москве, стали одним из ведущих астрофизиков не только России. Возглавляете отдел релятивистской астрофизики, созданный академиком Зельдовичем. Изменилось ли ваше отношение к жизни и к самому себе?
— Самое для меня странное и удивительное, что не изменилось. Сейчас оно такое же молодое, каким было полвека назад. Может, потому что отношение к науке осталось таким же любопытным, как и тогда. Разница лишь в том, что ответы на вопросы, которые я задаю себе, сейчас приходят в голову гораздо быстрее. Конечно, есть еще передача знаний молодым. Может быть, в этом важна не столько передача накопившейся информации, сколько умение пробуждать стремление к результативному собственному творчеству. Зельдович умел это делать. Завещал и нам.
— Наверное, в таком завещании было и желание сблизить творческие усилия белорусских и российских ученых?
— Безусловно. Тем более что и у него, и у меня родовые корни в Беларуси. Я часто размышляю о судьбах современной науки. И всегда прихожу к выводу, что потенциал естествознания в нашу эпоху очень высок. Наука (особенно прикладная) требует специалистов высокой квалификации. Вот почему необходимы объединенные усилия.
— Что бы вы хотели пожелать своим землякам?
— Я желаю счастливого ощущения не только земного, но и небесного пространства.