Жизнь не очень-то баловала его и не раз испытывала на прочность. Но, познав невзгоды и лишения, младший сын из многодетной семьи приходского священника стал знаменитым и счастливым
Алексей Глебов был автором одного из барельефов на монументе Победы в столице, создателем памятников Франциску Скорине, Янке Купале, Калинину. Примечательно, что в творчестве скульптора,
чьим именем назван Минский государственный художественный колледж, с темами героизма, патриотизма, патетикой тесно переплетена лирика. Сегодня о своем замечательном отце, родившемся 110 лет назад, 24 марта 1908 года, вспоминает сын народного художника БССР Александр Глебов.
Отец-священник и училище Марка Шагала
— Отец появился на свет в белорусском по тем временам (сегодня это Смоленщина) селе Зверовичи, — рассказывает собеседник, — в семье священника, где росли, если не ошибаюсь, четверо братьев и столько же сестер. Глава семейства отец Константин был мужчиной видным и мастеровитым, держал домашнюю живность и очень любил лошадей и природу. Эти качества, видимо, и передались по наследству младшему из сыновей, Алеше Глебову, сумевшему в середине 1920-х
благодаря своей несомненной одаренности поступить в Витебский художественный техникум, в котором директорствовал известный скульптор Михаил Аркадьевич Керзин.
— До него учреждение возглавлял даже Марк Шагал?
— Марк Шагал принимал участие в открытии училища, позже преобразованного в техникум, какое-то время возглавлял его. Пригласил на работу Пэна и Малевича и преподавал там сам.
Отец начинал учиться на отделении живописи, но Керзин, увидев его работы из глины на первом курсе, посоветовал серьезно заняться скульптурой.
Все бы хорошо, но кто-то разузнал, что Алеша сын священника и скрыл это родство при поступлении. Разразился скандал, отца отчислили со второго курса. Благо Керзин сумел добиться его восстановления.
— Однако окончить техникум ему так и не дали.
— После повторного отчисления из-за «сомнительного» происхождения он фактически хлопнул дверью и больше не возвращался, несмотря на все хлопоты Михаила Аркадьевича, считавшего его самым талантливым и любимым учеником. Они переписывались и дружили до самой смерти отца.
— Именно Керзин пригласил любимого ученика участвовать в отделке Дома правительства в Минске?
— Совершенно верно, а до этого порекомендовал его в качестве бутафора в московский МХАТ-2, проездом находившийся в Витебске. Отец пару лет поработал в Белокаменной и потом много интересного рассказал о своей театральной жизни. В 1933-м благодаря тому же Керзину получил приглашение в Минск в бригаду скульпторов, работавшую над оформлением строящегося Дома правительства. А позже создал барельефы для Дома офицеров, Дворца пионеров.
Пулеметчик и любимый зять двух тещ
— Во время Великой Отечественной он, если не ошибаюсь, воевал и был ранен под Москвой?
— Да, отец ушел на фронт в декабре 1941-го. Он был пулеметчиком, первым номером на «максиме», причем отзывался о нем очень похвально. Мол, пулемет превосходный, если его заранее на позиции установишь и пристреляешь. Только танк с ним справится, пехота не пройдет. Рассказывал, что у них все время погибали менее защищенные вторые номера, которые подавали ленту.
Но в конце концов досталось и ему: прострелили руку и задели легкое. Отец подлечился, после работал в госпитале в Москве. Вскоре его отозвали в агитотдел Центрального штаба партизанского движения, которым руководил Пантелеймон Пономаренко. А когда Минск
освободили, белорусских деятелей культуры и искусства отправили домой помогать восстанавливать республику, причем многие из них поселились в двух домах на Логойском тракте.
— Вместе с отцом вернулись туда и вы?
— Да. Мы приехали из эвакуации из подмосковной Сходни вместе с бабушкой и старшим братом Костей.
— А ваша мама?
— Мама Бронислава Дмитриевна, к несчастью, умерла от аппендицита раньше. Это произошло в эвакуации в деревне под Саратовом из-за беспечности председателя колхоза. Тот не дал вовремя коня, чтобы отвезти в город жаловавшуюся на сильные боли в области живота женщину. Их с отцом, как я предполагаю, познакомила в свое время мать известного художника, живущего нынче во Франции, Бориса Заборова.
— Удивительно, но с Марией Захаровной, второй супругой, Алексей Константинович тоже познакомился благодаря семье художника Евгения Зайцева, жившей по соседству с вами в доме на Логойском тракте?
— Первая жена Зайцева с двумя детьми обитала в коммуналке в двух комнатах и, чтобы сводить концы с концами, одну из них сдавала работавшей в райкоме Марии Захаровне с подругой. Мачеха с отцом познакомились, поженились, и спустя время в нашей новой квартире, полученной отцом на улице Захарова, жили и прекрасно уживались сразу две его тещи — моя бабушка и мать второй супруги, причем обе в нем души не чаяли. К вечеру папа обычно возвращался из мастерской, а женщины накрывали стол к его приходу. И он их очень уважал.
Мастерская у «Голубого Дуная»
— Где у него была мастерская?
— На углу улиц Некрасова и Восточной. Она до сих пор там — в очень старом здании рядом с художественным комбинатом. У них с коллегами-скульпторами Сергеем Селихановым и Заиром Азгуром были мастерские (отдельные большие комнаты) в общем здании. Я иногда наведывался туда по каким-то делам, да и денежку порой, чего греха таить, стрельнуть. Отец никогда не отказывал и не спрашивал, для чего. В мастерской стояло много фигур — люди, лошади, разные композиции. И ощущался стойкий запах сырости, поскольку в комнате была приличных размеров яма, что-то вроде погреба, куда завозили купленную отцом глину. А ее требовалось постоянно поливать, чтобы не пересыхала. При его поврежденном на войне легком это тоже не прибавляло здоровья, к тому же он был и завзятым курильщиком.
— Знаменитый пивной ларек, прибежище творческой интеллигенции, находился тоже рядом?
— Неподалеку от мастерской. В народе пивнушку называли «Голубым Дунаем». Туда действительно захаживали скульпторы и художники, в том числе отец, чтобы поговорить, обсудить общие темы. За стойкой находился «бармен», а у него за спиной висела большая доска, куда записывали долги посетителей. И те всегда исправно расплачивались, получая гонорар. Еще одна популярная пивная располагалась напротив нашего дома на Лог
ойском тракте. Туда приходил пообщаться с народом даже Якуб Колас, живший около Академии наук, там и сейчас находится его дом-музей.
— Ваш папа был знаком с ним или с Янкой Купалой?
— Нет, у него был немного другой круг общения. Официальные мероприятия, куда приглашали видных деятелей культуры, он не жаловал, львиную долю времени проводил в мастерской. Хотя очень уважал обоих титанов белорусской литературы, любил их стихи и в принципе поэзию, в том числе русскую, особенно Блока и Лермонтова. Дружил же отец с художниками, скульпторами, актерами, с часто бывавшим у нас Рыгором Бородулиным. А про Купалу всегда говорил, что не верит в случайность его падения в пролет лестницы в гостинице «Москва» в Белокаменной.
Конина под спирт с бензином
— У Редьярда Киплинга есть афоризм, который наверняка понравился бы вашему отцу: «Что опьяняет сильнее вина? Женщины, лошади, власть и война».
— К власти как таковой отец всегда был равнодушен, никогда не стремился никем руководить или командовать. Несколько лет преподавал в театрально-художественном институте. Вот, наверное, и все его официальные посты. Официальные же власти его талант ценили, за работы неплохо платили. Мы не бедствовали, папа смог купить собственную «Победу».
Однако он не был, поверьте, придворным художником, хотя, конечно, по заказу ваял бюсты и статуи Ленина и Сталина. Но на то они, считаю, и исторические деятели, ведь те же римляне когда-то увековечивали в материале своих цезарей и даже архинегодяя Нерона. У него также немало работ, посвященных героям фронта и тыла, — генералу Доватору, партизанам. Хотя саму войну с ее кровью, смертью, лишениями папа не идеализировал, вспоминая разве что отдельные эпизоды.
— Расскажите!
— Однажды, когда они освободили железнодорожный узел, на станции обнаружили бесхозную цистерну со спиртом. Как водится, послали туда бойца с пустой канистрой из-под бензина. На улице суровая зима — тут же развели костер. Не побрезговав убитой лошадью, отрезали кусок конины, поджарили, закусили, разлив по кружкам обжигающую жидкость. Ничего вкуснее, признался отец, никогда не пробовал! А уже после войны он как-то решил вспомнить молодость. Взял спирт, капнул туда немножко бензина, и его аж передернуло — фу, какая гадость! Другие обстановка и обстоятельства…
Что касается женщин и лошадей, то отец всегда называл их самыми совершенными созданиями природы. Неподалеку от нашего дома на Логойском стоял милицейский конный полк, с командиром которого они дружили, благодаря чему ему безотказно позировали всадники в форме. Милиционеры даже выдвигали отца в депутаты горсовета.
Балерина в седле
— Как он находил натурщиц для своих прекрасных изваяний?
— По-разному. Мог и сам подойти, даже на улице, познакомиться и попросить попозировать, если видел понравившийся типаж. Иногда по его поручению это делал и кто-то из друзей и даже Мария Захаровна. Он, если требовалось, подолгу сидел, делая наброски в гимнастическом зале, на озере и так далее. И, как правило, изначально лепил натурщиц без одежды, чтобы видеть все изгибы тела, а потом при необходимости «одевал» статую.
— Его замечательные «Юность», «Купальщица», «Гимнастка», даже «Учетчица на целине» и впрямь выглядят совершенными созданиями природы. Правда, что для последней ему позировала известная балерина?
— Я слышал об этом от кого-то из его друзей. Мол, когда комиссия принимала работу, представитель министерства спросил отца, где он нашел такую фигуристую наездницу. И, услышав ответ, изумился: надо же было додуматься — балерину на лошадь посадить! К слову, у отца была привычка: мог остаться после приемной комиссии, долго сидеть, смотреть на свою уже одобренную высокой инстанцией работу, а потом взять кувалду и разбить ее, чтобы после сделать все по-новому. За свой счет, разумеется.
— Художник, жизнелюб, балагур, охотник, непревзойденный рассказчик, верный друг и примерный семьянин. Каким еще был ваш отец?
— Добрым, умным, интеллигентным и по-настоящему талантливым. Научившись, скажем, фотографировать, делал это охотно и умело. Не получив высшего и просто специального образования, стал народным художником, лауреатом Государственной премии, орденоносцем. Согласитесь, это завидная судьба. Он ушел из жизни довольно рано, в 60 лет, но остались его работы. Только в Национальном художественном музее их, по-моему, около полусотни. Уверен, они по-прежнему восхищают ценителей прекрасного.